— Одно время беспокоило. В конце концов, я и сам жил на Земле примерно в то же время, что и ты. Правда, я все же провел жизнь не среди индейцев Скалистых гор. Да и тут мы живем уже тридцать четыре года, Джон, на планете, где даже королева Виктория шкандыбает в одежке, которая вызвала бы у нее сердечный приступ плюс понос, если б она увидела такое в своем Букингемском дворце. Здесь обнаженность кажется столь же естественной, как сон во время проповеди.
Предупрежденная Сэмом Гвенафра надела под свой килт еще и набедренную повязку. Она уселась в кресло и с широко открытыми глазами слушала Сэма, выложившего перед ней причины, которые привели к ее приглашению на совет.
Выслушав его, она долго сидела молча, медленно и задумчиво отпивая глоток за глотком из своей чайной чашки. Затем сказала:
— Мне известно гораздо больше, чем ты думаешь. Ты же чертовски много болтаешь во сне, Сэм. И я давно поняла, что ты скрываешь от меня что-то важное. Признаюсь, это больно ранило меня. Я все время хотела сказать тебе, что ты просто обязан посвятить меня в то, что тут творится. Если б ты этого не сделал, я бы, наверно, ушла от тебя.
— Так чего же ты молчала? Я же не подозревал, что ты принимаешь это так близко к сердцу!
— Только потому, что предполагала, будто у тебя есть очень серьезная причина таиться от меня. Но я уже подошла к черте, где мое терпение готово было лопнуть. Разве ты не видел, какой раздраженной я была в последние дни?
— Видел. Но думал, ты просто хандришь. Способность дуться из-за пустяков — одна из загадок женского характера. Впрочем, тут не место для обсуждения наших семейных дел.
— А где же место для этого? Я прекрасно знаю, что стоит мне что-то сказать, как ты тут же начинаешь злиться. А что касается женской загадочности, то мы таинственны не больше, чем какой-нибудь оловянный рудник. А там все, что нужно, — это взять хороший фонарь, чтоб освещать темные углы; и тогда ты увидишь все, что надо. Но мужчинам нравится думать, что женщины загадочны. Это дает им повод воздерживаться от расспросов, экономя таким образом время и силы.
— Но уж вечной болтливостью они обладают — это точно, — парировал Сэм. — Тебе добраться до дела так же трудно, как сломанному карандашу поставить точку.
— Оба вы болтаете слишком много, — скривился Джонсон.
— Ну, есть и другие крайности, — ответила Гвен, сердито глядя на Джона. — Но вы правы. Вполне возможно, что у нас все же есть нечто и оно может оказаться ключом к тайне Башни. Вот, например, что вы думаете о Пискаторе?
— Э-э… Хм-м… — начал Сэм, — я понимаю, к чему ты клонишь. Почему он смог войти в Башню, а другие — нет. Ну, во-первых, он мог быть агентом. Но если агенты способны проходить через барьер, то почему этого не сделал Торн?
И еще — почему Торну пришлось воспользоваться «Парсевалем», чтоб добраться до Башни? Ведь у этиков и их агентов есть собственные средства передвижения — что-то вроде летательной машины.
— Этого я не знаю, — ответила Гвенафра. — Давайте все же остановимся на Пискаторе. Чем он отличается от всех прочих? Вряд ли как ключ для входа в Башню имел значение какой-нибудь физический элемент — например одежда. Все пробовали войти обнаженными, но войти удалось только Пискатору.
Кроме того, существуют различия в том, как далеко удавалось пройти по коридору остальным. Какие особенности характеров были у тех, кому удалось пройти дальше, чем другим?
— Чтобы выяснить это, нужен компьютер, — сказал Сэм. — Галбирра знает членов своего экипажа. Она сможет описать их нам, когда дирижабль прилетит сюда. Однако, чтоб подход был по-настоящему научным, необходимо иметь точные данные о расстоянии, пройденном каждым человеком. А это уже можно как-то увязать с особенностями характеров. Однако, поскольку таких замеров никто не делал, вопрос отпадает.
— Тогда давайте рассмотрим Пискатора.
— Он был одним из этих самурашек, — сказал Джонсон.
— Не думаю, чтоб тут имела значение раса, — ответил ему Сэм. — До сих пор нам не удалось раскрыть ни одного агента с монголоидными чертами, хотя я думаю, они должны быть обязательно. Давайте вот что учтем. Торн не хотел, чтобы Фаербрасс и Обренова отправились в Башню. И он хладнокровно взрывает их обоих, не говоря уж об остальных, которые к ним отношения не имели. Хотя, может быть, Торн не знал, что Фаербрасс — агент. Если так, то он просто получил двоих, заплатив цену за одного.
— А может, их было больше чем двое, — задумчиво сказала Гвен. — Впрочем, нет — ведь только двое имели в головах черные шарики.
— Черт побери! Не надо проблему, и без того сложную, усложнять еще больше.
— Если бы эти двое тоже входили в Башню, мы могли бы сравнить их характеры с характером Пискатора, — продолжала Гвен.
— Я много общалзя з Фаербраззом и зкажу, что от него пахло так же, как и от взех озтальных человеков. А этик озтавил позле зебя запах зовзем другой, чем у Зэма. Пизкатор тоже был человеком, хотя от него и воняло рыбой. Я могу определять разные виды человеков, в завизимозти от того, что они едят.
— Но ты еще никогда не встречал никого, от кого пахло бы не как от человека, — сказал Сэм. — Поэтому у нас нет оснований считать агентов нелюдью. А уж выглядят они стопроцентно как люди.
— Не взтречал, хотя, должно быть, их тут было немало, — ответил Джо. — И позкольку я никогда не взтречал кого-то, кто вонял бы не как люди (хотя им озобенно хвалитьзя в этом змызле и нечего), значит, агенты должны быть людьми.
— Может, оно и так, — включился Джонсон, — этому недоумку кажется, что если неземляне выглядят как земляне, то и пахнуть они должны так же.