Миры Филипа Фармера. Том 07. Темный замысел - Страница 81

Как там выразилась его дочка? «Жизнерадостные оболдуи», «Супермен», «Живи рискуя!» — все это для него было сильнее вина.

Что касается знания Фаррингтоном основ социализма, то он не читал из Маркса ничего, кроме «Коммунистического манифеста». Но, как сказала его дочь, игнорировать Маркса тогда было общей практикой американских социалистов.

Да и вообще, мало ли других вещей, которые можно осуждать и презирать. Лондон хотел социализма только для нордических народов. Он твердо верил, что мужчины выше женщин. Сила важнее права. И он не был, в общем смысле слова, настоящим художником. Писал он только ради денег, и, если бы их у него было много, он с радостью бросил бы писать. Во всяком случае, так он похвалялся. Фрайгейт же сомневался в этом. Раз пишешь, то это навсегда.

— Что ж, — сказал Питер, — против Лондона можно сказать немало, но, видимо, Фред Льюис Паттон сказал о нем самое веское слово. Он сказал, что Лондона легко критиковать, легко скорбеть о его заблуждениях, но мимо него пройти невозможно.

Фаррингтону это ужасно понравилось. Тем не менее он сказал:

— Ладно, хватит о Лондоне, хотя я бы с удовольствием с ним когда-нибудь встретился. Но вот что я вам скажу. Ваша мысль о супермене звучит очень сходно с представлениями Церкви Второго Шанса об идеальном человеке. И еще более она похожа на то, что говорит один из моих матросов, знаете, тот маленький араб, хотя по-настоящему он вовсе не араб. Он испанский мавр, родившийся в XII столетии нашей эры. И он вовсе не из шансеров.

Фаррингтон указал на человека, которого Фрайгейт еще раньше заметил среди команды «Пирушки». Тот стоял в центре круга руританцев, держа в руках стакан с выпивкой и сигарету. Рассказывал он, должно быть, нечто забавное — люди вокруг громко смеялись. Роста он был 163 сантиметра, то есть чуть меньше 5 футов и 5 дюймов; худой, но при взгляде на него создавалось впечатление о некой пружинистой силе; смуглый и большеносый Очень похож на Джимми Дюранте.

— Нурэддин эль-Музафир, — сказал Фаррингтон. — А если сокращенно — Нур.

— По-арабски это значит Свет Веры — Странник.

— Вы знаете арабский? — спросил Фаррингтон. — А мне так и не удалось ухватить хоть чуточку чужого языка, кроме эсперанто.

— Я позаимствовал немало арабских слов из бёртоновского перевода «Тысячи и одной ночи», — ответил Фрайгейт. Потом, помолчав: — Так что же, меня вычеркнули?

— И да и нет, — сказал Фаррингтон. Он засмеялся, увидя изумленное выражение лица Фрайгейта, и крепко хлопнул его по плечу. — Можете держать рот на замке?

— Как траппистский монах.

— Ладно, тогда я тебе скажу, Пит. Том и я выбрали вон того здоровенного канака, — он указал на Мауи — огромного туземца с Маркизских островов, очень похожего на полинезийца, в белой повязке вокруг талии и с крупным красивым цветком в густых черных волосах. — Он был матросом на китобое, а потом гарпунером в течение 30 лет. Выглядит он так, что, надо думать, в схватке будет как боевой кот. Том и я решили, что по классификации он куда выше остальных. Но зато о книжках он не знает ничего, а я хочу видеть вокруг себя образованных людей. Может, я и похож на сноба, но дело обстоит именно так.

Ну, так я тебе скажу вот что. Я только что переменил свое мнение. Ты включен, насколько это зависит от меня. Нет, ты подожди минутку. Не надо, чтоб все видели, как ты счастлив! Мне еще следует поговорить с Томом. А ты постой тут. Вернусь через несколько минут.

Он нырнул в промежуток между танцующими, ухватил за руку Райдера и, несмотря на протесты последнего, оттащил его в сторону. Питер видел, как они разговаривают. Райдер несколько раз бросил взгляд в его сторону, но, по-видимому, спорить не стал.

Питер в душе был доволен, что ему не пришлось разыгрывать свою козырную карту. Если б его не выбрали, это вынудило бы его сказать этим обоим голубчикам, что он знает, кто они такие на самом деле. Что тогда бы произошло, сказать трудно. У обоих, видимо, была веская причина плавать под выдуманными именами. Так что, может быть, они поспешили бы убраться отсюда, оставив Фрайгейта с носом, раз он осмелился им угрожать. А может, взяли бы его с собой, чтоб заткнуть ему глотку, а затем вышвырнули бы за борт где-нибудь поближе к верховьям.

Вполне возможно, Фаррингтон понял его игру. Надо полагать, он задумывался над тем, почему это человек, так хорошо знакомый с творчеством Лондона, не узнал при встрече его самого. В этом случае Фаррингтон должен был решить, что Фрайгейт разыгрывает какую-нибудь комбинацию. Тогда он будет ему подыгрывать некоторое время, пока они не уйдут достаточно далеко вверх по Реке, а затем уж выяснит, какую тот преследовал цель.

Тем не менее Питер не считал, что ему может угрожать смерть. Ни Фаррингтон, ни Райдер не были убийцами. И все же, хотя некоторые люди в этом мире менялись к лучшему, другие становились хуже. Фрайгейт и понятия не имел, каковы были ставки в отчаянной игре, затеянной капитаном и его помощником.

Райдер подошел к нему, пожал руку и сказал, что рад видеть его на палубе. А через несколько минут Фаррингтон остановил оркестр и объявил о своем выборе нового матроса. К этому времени Питер вывел Еву наружу и рассказал ей о своих новостях.

Некоторое время Ева молчала. Потом сказала:

— Да, я знала, что ты пытаешься попасть на корабль. Здесь, Питер, секреты трудно хранить. Мне действительно было плохо, но главным образом потому, что ты скрывал от меня свое намерение бежать отсюда.

— Я пытался отыскать тебя, — ответил он, — но ты ушла куда-то и даже не сказала куда.