Миры Филипа Фармера. Том 07. Темный замысел - Страница 29

— А что вы там делали?

— Я был бы очень рад обсудить это с вами как-нибудь в другой раз. А сейчас разрешите мне заверить вас, что я не испытываю предубеждения против женщин или против неяпонцев. Когда-то я был таким, но эта глупость слетела с меня много лет назад. Например, одно время, спустя несколько лет после первой мировой войны, я был монахом дзен. Но сначала спрошу, вам что-нибудь говорит сам термин «дзен»?

— О нем было написано много книг после 1960 года или что-то в этом духе, — сказала Джилл. — Несколько из них я прочла.

— Понятно. Узнали ли вы из этих книг что-нибудь, чего не знали до этого?

— Очень мало.

— Вы откровенны. Как я уже говорил, я удалился от мира после того, как ушел в отставку из военного флота, и поступил в монастырь на острове Рюкю. На третий год белый человек — венгр — пришел в монастырь в качестве скромного послушника. Когда я увидел, как к нему относятся, я внезапно уяснил то, что подсознательно знал и раньше, но стыдился вынести на свет. А суть заключалась в том, что многие годы изучения дзен-буддизма отнюдь не способствовали тому, что ученики и даже учителя — вообще никто в монастыре, кроме меня, — не смогли преодолеть свои расовые предрассудки. Национальные предрассудки, следовало бы сказать, поскольку они проявляли враждебность и даже презрение и к китайцам, и к индокитайцам, то есть к близким им монголоидам.

После того как мне впервые удалось стать откровенным с самим собой, я должен был признать, что практика дзен поистине не дает ничего существенного и важного ни для меня, ни для других людей. Поставить перед собой цель — значит никогда ее не достигнуть. Это противоречие? Да, безусловно.

И вообще следует признать полной ерундой попытку опустошить себя. Может быть, состояние отрешенности и не чушь, но методы, которыми оно достигается, насколько я понимаю, никуда не годятся. И поэтому в одно прекрасное утро я вышел из монастыря и сел на пароход, идущий в Китай. С этого начались мои долгие годы странствий, как будто какой-то неслышный голос звал меня все дальше и дальше в глубины Центральной Азии. А оттуда… Впрочем, пока достаточно об этом. Я могу рассказать о дальнейшем потом, если вам будет угодно.

Я вижу, мы уже подошли к нашим домам. Позволю себе откланяться до вечера. Я поставлю два фонаря, которые вы сможете увидеть из своего окна, чтобы объявить о том, что к нашей маленькой вечеринке все готово.

— Но я же не обещала прийти.

— И тем не менее вы приняли мое предложение, — сказал он, — разве не так?

— Так, но каким образом вы это узнали?

— Это не телепатия, — снова улыбнулся Пискатор. — Изменение позы, сокращение мышц, сужение зрачка, тембр голоса — все это, незаметное для многих, кроме тех, кто прошел специальную тренировку, подсказало мне, что вам очень хочется прийти на нашу встречу.

Джилл ничего не ответила. Она и сама не знала, рада ли приглашению. Даже и сейчас она не была уверена, так ли это. Неужели Пискатор разыгрывает ее?

Глава 13

«Железное» дерево росло на вершине холма примерно в двухстах метрах от хижины Джилл. Хижина Пискатора находилась почти на самой вершине холма, примостившись между двумя наполовину вылезшими из земли корнями дерева. Ее задняя стенка прочно стояла на земле, а передняя удерживалась с помощью бамбуковых пилонов от сползания по крутому склону.

Джилл взобралась вверх по склону, оставив внизу воспоминания о Джеке, хотя, думала она, Джековой дури и наверху будет предостаточно. Она прошла под домиком и поднялась по бамбуковой лестнице, которая выходила в комнату прямо через пол где-то на середине своей длины.

Дом был куда больше, чем большинство строений в поселке, — три комнаты в бельэтаже и две наверху. Кто-то говорил Джилл, что раньше в нем жила целая община. Подобно всем нерелигиозным организациям, созданным выходцами с Запада, община довольно быстро развалилась. Вот тогда-то туда и вселился Пискатор, которого Джилл никак не могла понять: зачем одинокому мужчине понадобился такой большой дом? Может, это был символ престижа? Но Пискатор вовсе не казался человеком, способным гоняться за такими пустяками.

Вдоль ограды хижины размещались яркие ацетиленовые лампы, перед которыми стояли белые, зеленые и малиновые экраны, сделанные из рыбьих плавательных пузырей. Пискатор стоял на верхней ступеньке лестницы, улыбаясь и кланяясь Джилл. Одеждой ему служило нечто, похожее на кимоно из ярко окрашенных полотнищ. В руке он держал букет огромных цветов, сорванных с лиан, обвивавших верхние ветви «железного» дерева.

— Привет вам, Джилл Галбирра!

Она поблагодарила его, глубоко вдыхая сильный аромат цветов, напоминающий запах жимолости, к которому примешивался слабый запах старинной кожи. Странное, но приятное сочетание.

Дойдя до конца лестницы, она оказалась в самой большой комнате дома. Потолок находился на высоте в три человеческих роста; с него свисало около дюжины японских светильников. Бамбуковый пол, разбросанные там и сям циновки, сделанные из бамбуковых волокон; мебель тоже бамбуковая, легкие простые формы сидений смягчались брошенными на них подушками. Ручки кресел, ножки стола, а также столбы, поддерживающие потолок, сделаны из дуба и тиса. Головы животных, демонов, местных рыб и людей были вырезаны из той же древесины. Ничто не говорило, что маски вырезаны японцем. Возможно, они остались от прежних обитателей.

Высокие, с осиной талией и колокольчатой горловиной вазы стояли прямо на полу. Такие же, только пониже, возвышались на круглых столиках с журавлиными ножками. Вазы были изготовлены на гончарном круге, обожжены, покрыты глазурью или разрисованы. Некоторые украшал геометрический рисунок, на других изображались морские сцены Земли. Суда были римские, моряки — арабы. Голубые дельфины выпрыгивали из сине-зеленого моря; какое-то чудовище разевало пасть, готовясь проглотить корабль. Однако, поскольку в Реке водились рыбы, которых здесь тоже называли дельфинами, а колоссальные «речные драконы» имели отдаленное сходство с нарисованным чудовищем, можно было допустить, что художник изобразил жителей Мира Реки.