Миры Филипа Фармера. Том 07. Темный замысел - Страница 184

184

Что касается гексаграммы, то это был символ Оператора.

В центре того полушария, которое было обращено к мужчине, появился световой квадрат. Затем дисплей вне квадрата потемнел. И сразу же квадрат разросся. Это было увеличенное изображение района, в котором находились три звездочки и несколько кружков.

Еще одна фраза вызвала появление над квадратом каких-то огненных значков. Итак, шестиконечная звезда находится в низовьях Реки во многих тысячах километрах отсюда. Оператору не удалось попасть на борт «Рекса», но второе колесное судно должно было там обязательно появиться, хотя и много позднее.

В ближайшей долине к востоку находился Ричард Фрэнсис Бёртон. Так близко и одновременно так далеко! Только один день пути, если бы плоть могла проходить сквозь камень, наподобие привидений!

Бёртон, без сомнения, находится на борту «Рекса грандиссимуса». Его кружок передвигается вдоль линии Реки слишком быстро, чтоб это могло быть парусное судно.

Оператор… Какие бы действия предпринял Оператор, попади он на «Марка Твена»? Приоткрыл бы он хоть часть правды Клеменсу? А может, даже всю? Или промолчал бы?

Нет, предсказать, что может случиться, — невозможно. Ситуация менялась слишком кардинально и слишком неожиданно. Даже компьютер в Штабе и тот смог бы определить лишь малую часть вероятности.

Пока на борту «Рекса» есть только один агент. И еще по меньшей мере десяток их может быть подобран «Марком Твеном», хотя вряд ли можно рассчитывать, что в действительности туда попадет больше одного. Даже и это под вопросом.

А всего на линии между «Рексом» и Вироландо их около пятидесяти.

Из общей цифры — шестидесяти агентов — он мог идентифицировать около десяти. Это был верхний эшелон — главы секций.

Есть шанс, что он вообще не встретится ни с одним из этих шестидесяти.

Но… что случится, если он сам не попадет ни на одно из этих двух колесных судов?

От одной мысли о такой возможности ему стало дурно.

Ничего, как-нибудь. Он должен туда попасть!

А ведь если быть реалистом, то следует признать, что провал все еще возможен.

Было время, когда он был уверен, что может совершить все, что находится в пределах сил человеческих, и даже то, что находится за их пределами. Теперь же его вера в себя заметно пошатнулась.

Может, это потому, что он слишком долго прожил среди людей Реки?

Сколько странников, плывущих сейчас вверх по Реке, ведомы великой страстью? Теперь большая часть их уже наслышана об истории Джо Миллера, хотя эти слухи и дошли до них через сотые руки. И все они думают, что обнаружат тот канат, связанный из полотенец, по которому они взберутся по отвесному обрыву. Ожидают они найти и туннель, что поможет им обойти непроходимые горы. Ожидают натолкнуться на тропу, вырубленную в горах.

А ведь всего этого больше нет.

Нет и туннеля в конце тропы у самого подножия горы. Он расплавлен и превратился в текучую лаву.

Мужчина снова поглядел на звездочку, что не была обведена окружностью. Близко. Даже слишком близко. И в нынешней ситуации такая близость таит в себе величайшую опасность.

Но кто бы мог подумать, что ситуация сможет так измениться?

В хижину прорвался громкий голос Тай-пена. Он уже вышел из хижины, уже наверняка успел насладиться своей женщиной и теперь орал на весь мир нечто невразумительное. Ну и орово же он поднял! Чистейшее воплощение энергии, да и только!

«Не смогу потрясти богов в небесах, то хоть шум подниму на брегах Ахерона!»

Тай-пен приближался, и с каждой секундой речь его становилась разборчивей.

— Я жру как тигр! Испражняюсь как слон! Я способен выпить сотню кубков вина за одно застолье! Я был трижды женат и познал тысячу женщин! Я сочиняю тысячами бессмертные поэмы, но швыряю их в канавы сразу же после завершения и любуюсь водой, ветром и духами, уносящими их вдаль в объятия разрушения!

Вода и цветы! Вода и цветы! Вот кого я воистину обожаю!

Перемены и непостоянство! Вот что ранит меня, вот что причиняет мне жгучую боль, вот что терзает меня!

И все же именно перемены и эфемерность делают жизнь прекрасной. Разве красота может существовать без угасания, без смерти? Разве может быть совершенство?

Красота прекрасна именно потому, что она обречена на умирание!

Что, разве не так?

Я, Тай-пен, однажды в своем воображении стал быстротекучей водой. И расцветающим бутоном! И драконом тоже!

Цветы и драконы! Дракон — это цветок плоти! Они живут в красоте, тогда как многие поколения цветов расцветают, чтобы тут же умереть! Расцветают и превращаются в прах! Но даже драконы и те дохнут! Они расцветают и тоже превращаются в прах! Белый человек, бледный как призрак, голубоглазый как демон, однажды сказал мне, что драконы живут тысячелетиями. Тысячелетиями, говорю я вам! Так долго, что ум выворачивается наизнанку, стоит только подумать о таком! И все же… все они подохли миллионы лет назад, задолго до того, как Нюкуа сотворил мужей и жен из желтого ила!

При всей своей гордости и прелести, они сдохли!

Вода! Цветы! Драконы!

Теперь голос Тай-пена затихал по мере того, как тот спускался с холма. Но человек в хижине успел разобрать еще один особенно красноречивый пассаж:

— И какая сволочь вернула нас к жизни, а теперь хочет, чтоб мы опять подохли, но уж навсегда?!

Человек в хижине сказал:

— Ха!

Хотя поэмы Тай-пена повествовали преимущественно о скоротечности жизни мужчин и женщин и цветов, в них никогда не упоминалось о смерти. И он до сих пор никогда даже в обычных разговорах не употреблял такого слова. А вот сейчас он говорил о смерти грубо, почти издеваясь над ней.

184