Дверь медленно закрылась. Она двигалась бесшумно, не оставив после себя даже следа, что там было когда-то отверстие, не оставив даже тончайшего зазора, и Пахери остался в одиночестве среди беспросветного тумана и ледяного моря.
Пахери не терял ни минуты и попробовал развернуть лодку. Она пошла на своей прежней скорости, но теперь на экране не было ни сигнала, ни яркого изображения, чтоб проложить на него курс. Он не мог найти пещеру, а поэтому беспорядочно метался у основания скалистых стен до тех пор, пока окончательно не лишился надежды обнаружить пещеру. Наконец он предоставил лодке самой плыть вдоль берега, пока она не оказалась у каменных ворот, сквозь которые море прорывается через горы. Лодку понесло сквозь длинную огромную пещеру, но когда Пахери доплыл до больших порогов, то он не нашел места, где бы можно было пристать к берегу и вытащить лодку на сушу. Лодку закрутило на порогах. Пахери помнит рев воды, помнит, как его швыряло туда и сюда… а потом он потерял сознание.
Когда он проснулся после «пересылки», то лежал голым в густом тумане прямо под нависающей над ним «шляпкой» питающего камня. Его грааль — новый, конечно, и аккуратно сложенная стопка одежды лежали рядом. Появились темные фигуры людей, чтоб возложить свои граали на каменный гриб. Он был здоров и в безопасности; только память его хранила страшное воспоминание о Башне Богов.
Том Райдер попал в район, где жил Пахери, тоже в результате «пересылки» после того, как его убили фанатичные средневековые христиане. Он стал солдатом, встретился с Пахери, который служил в том же взводе, и услышал его историю. Райдер дослужился до капитана и был снова убит. Очнулся он утром в тех местах, где жил Фаррингтон.
Через несколько месяцев после этого они вместе отправились вверх по Реке в долбленом челноке. Затем нашли себе пристанище и принялись строить «Пирушку».
Ты хочешь знать мою реакцию на эту историю? Что ж, рассказ Пахери заставляет меня принять решение увидеть все собственными глазами, чтоб узнать, верна эта история или нет. Если он не выдумал все от начала до конца (а Том уверяет, что Пахери так же лишен воображения и так же толстолоб, как деревянный рекламный индеец, выставленный у входа в табачную лавку), то этот мир, в отличие от Земли, может дать нам ответы на Великие Вопросы и как в зеркале показать Конечную Реальность Бытия.
Так вперед же к Башне!
(Продолжение письма Фрайгейта)
Однако история, которую мне рассказал Райдер, на этом не кончается. Несколько дней спустя я случайно услыхал разговор между Фриско и Тексом. Они сидели в главной каюте, а люк был открыт. Я же расположился на палубе, прислонившись к палубной надстройке, и как раз собирался разжечь сигару. (Да, к этому времени я снова попал в лапы этого старого черта — Никотина.) Я не обращал внимания на их голоса, поскольку голова была занята мыслями, возникшими после разговора с Нур эль-Музафиром.
И вдруг я услыхал, как капитан, обладатель весьма громкого голоса, говорит:
— Да, но откуда мы знаем, что он не пользуется нами для каких-то личных целей? Целей, возможно, очень даже распрекрасных для него, но отнюдь не столь полезных для нас? И откуда нам знать, что мы сумеем добраться до Башни? Египтяне же не смогли. Может, есть другой вход? Если есть, то почему он нам о нем не сообщил? Он обещал рассказать нам еще кое-что о Башне попозже. Но ведь это было шестнадцать лет назад! Шестнадцать! И с тех пор мы о нем и слыхом не слыхали!
Я хочу сказать, что ты его с тех пор не видал. Я-то с ним вообще никогда не виделся. Может, с ним что-то стряслось? Может, его изловили? А может, он больше в нас вообще не нуждается?
Райдер ответил ему что-то, чего я не расслышал. Фаррингтон же в ответ:
— Разумеется, но знаешь, о чем я думаю? Я думаю, что у него нет ни малейшего представления, что те египтяне все же добрались до Башни. Или о том, что одному из них удалось вырваться оттуда. Во всяком случае тогда, когда он с тобой говорил, он ничего этого не знал.
Райдер опять сказал что-то, чего я не разобрал. Фаррингтон же ответил:
— Туннель и веревка, лодка и тропа, возможно, были приготовлены для нас. Только вот другие добрались до них раньше.
Ветер завыл громче, и я минуту-другую вообще ничего не слыхал. Тогда я пододвинулся поближе к трапу, ведущему в кают-компанию.
— Ты действительно думаешь, — говорил Фаррингтон, — что некоторые из них, а уж во всяком случае один, могут оказаться у нас на корабле? Что ж, это возможно, Текс, но что из этого вытекает? Почему нам не сказали, кто эти другие, чтоб мы могли их опознать и объединиться с ними? Когда же нам об этом сообщат? Где мы встретимся? В конце Реки? А что, если мы туда заберемся, а там никого не окажется? Ждать еще сотню лет или вроде того? Что, если…
Райдер снова что-то проговорил. Должно быть, говорил он довольно долго. Я чуть ли не на ушах стоял, настолько переполненный любопытством, что чуть ли не светился наподобие огня святого Эльма. Мустафа, стоявший у руля, поглядывал на меня со странным выражением лица. Должно быть, знал или подозревал, что я подслушиваю. Это меня никак не радовало. Мне отчаянно хотелось подслушать и остальное. Но если Турка расскажет тем двоим, что я прислушивался к их разговору, меня могут прогнать с корабля. С другой стороны, он мог и не знать, что они обсуждают нечто такое, что для моих ушей вовсе не предназначено. Поэтому я затянулся сигарой, а когда она догорела, притворился, что сплю.
Ситуация напомнила мне ту, в которую попал Джон Хокинс из «Острова сокровищ», который, сидя в бочонке с яблоками, подслушал разговор Длинного Джона Сильвера, затеявшего со своими друзьями-пиратами заговор с целью захвата «Эспаньолы», когда сокровища будут найдены. Только в этом случае ни Фаррингтон, ни Райдер не планировали ничего плохого против кого-либо. Мне показалось, что скорее уж существовал заговор против них самих.